Прощание с раем.
Одного яйца два раза не высидишь! (К. П. №31)
Предыдущая глава об автомобилях невольно заскочила в другие времена (проскочила горизонт) по вине беспокойного автора. Сейчас нам следует возвратиться в 1960 год, когда мы с женой возвращались из первого отпуска на автомобиле. Готовимся отбыть в свое любимое Котово, где нам так хорошо.
Являюсь в часть: «закрыть» отпуск и получить ЦУ по объекту Котово. Меня ошарашивает сначала Дубровина, которая и здесь является серым кардиналом планового отдела. С явной радостью она извещает, что по моему объекту очень большие убытки. Это меня сшибает с катушек: я думал, что наладил такое мощное поточное производство… Начинаю разбираться.
У строителей возле сооружения простаивает башенный кран, окончивший работу после нулевого цикла. Теперь он будет нужен только для бетонирования после окончания моих работ. Строители меня спрашивают, нужен ли кран мне. «Конечно, неплохо, если он будет» – отвечаю. Мне проще монтировать каркасы арматуры, а крану все равно стоять. Я буду давать заявку на крановщика для краткосрочных подъемов, расписываюсь, что кран будет нужен. Хитрецы же из управления механизации почти год выставляли счета нашей части на непрерывную двухсменную работу(!) башенного крана. Все счета, не без содействия того же планового отдела, безотказно оплачивались. Целый год полсотни человек трудились в поте лица, чтобы оплатить мифическое использование простаивающего чужого башенного крана, и никто из «безбашенных» плановиков ничего не говорил! Моя вина тоже есть: я не подозревал, что эксплуатация крана стоит так много. Я мог сказать: да забирайте вы свои игрушки, обойдусь без них! Кран бы стоял, как стоит: снять его на время – себе дороже. Теперь – опыт есть, но денег нет: поезд ушел… Впрочем, это не финансовая проблема части, а только моя, и то – чисто моральная. Оказывается, нам, воинской части, заработанные честным трудом деньги – вообще не нужны, более того – они вызывают большую головную боль у руководства! Я надеюсь еще рассказать об этой типовой «загогулине» нашей социалистической жизни…
В части – большие перемены. Шапиро переводят в Ригу, на ловлю не столько счастья, сколько – чинов. Там у нашего УМР есть какая-то строительная фирмочка, у которой штатами предусмотрен командир в звании «полковник». Командиром нашей «десятки», на время обретения Шапиро высокого воинского звания, назначается Д. Н. Чернопятов.
Холодная война в разгаре, и в СССР строится много ракетных стартов, пока что – для жидкостных ракет «среднего» радиуса действия. Старты строятся в местах, откуда ракеты могут достать агрессора: на Дальнем Востоке, Западной Украине, Северо-западе, включая Прибалтику.
Жидкостная ракета должна быть окружена огромной инфраструктурой. Заправлять ее горючим, окислителем и жидкостями для работы топливных насосов можно только перед стартом. До того все, очень агрессивные, компоненты хранятся в резервуарах из нержавеющей стали и алюминия. Из этих же материалов изготовлены насосные станции и трубопроводы. Даже полы – металлические. Все электрооборудование, кабели, автономные дизельные электростанции – тоже кислотоупорные.
Окислитель и топливо ракеты – две вещи несовместные. На инструктаже по ТБ ракетчики показывают наглядный опыт. На землю проливают топливо гептил – керосин с ядовитыми присадками. Над пятном подвешивают сосуд с окислителем – концентрированной азотной кислотой с еще более ядовитыми примесями. При опрокидывании окислителя – взрыв, вспышка большой энергии и температуры.
Такой же эффект будет, если человек в промасленной спецовке попадет в насосную, в которой пролит окислитель… Окислитель, к сожалению, – проливается. Часто – по нашей вине, и парит бурым дымом, резкий запах которого «слышен» за сотни метров. Вдохнуть «дымок» – верная и мучительная смерть: ракетчики работают в противогазах и специальных костюмах.
Резервуары и трубы для окислителя надо изготовлять из алюминия высокой чистоты: только он может выдержать агрессивный напор азотной кислоты. Сварка алюминия – очень непростое дело из-за тугоплавкой пленки, мгновенно образующейся на поверхности. Кроме того, у алюминия большая теплопроводность, и тепло при сварке интенсивно уходит в окружающий металл. Значит – нужны мощные источники тока при сварке.
ДН озабочен. В части только один сварщик алюминия, и его катают самолетом по всему Союзу. Наш суперспец варит только газовой (ацетиленокислородной) сваркой, при которой пленка окислов разрушается химически – специальным флюсом. И вот Чернопятову пришел сигнал, что начали течь несколько заваренных и испытанных стыков, когда в трубу закачали ракетный окислитель. И это произошло на стартах уже поставленных на боевое дежурство, то есть происшествие разбирается на уровнях сверхвысоких. У многих зашатались кресла и даже зачесались шеи…
– Ну, что будем делать, сварщик? – обращается ко мне ДН. Я понятия не имею, что нужно делать. Вспоминаю случайно прочитанную статью о преимуществах сварки в среде аргона, и нагло заявляю:
– Надо варить в аргоне!
ДН уставляется на меня, как на инопланетянина, и разочарованно машет рукой:
– Опять ты со своими академическими теориями!
Всегда исключительно вежливый и корректный ДН обычно обращался ко мне по имени-отчеству, часто – на «вы». Здесь же его так заело, что он не может сдержать эмоций и возмущения. Чернопятов учился, кажется, еще в гимназии, и знает, что аргон – благородный и редкий газ. Применять его для сварки, все равно, что мостить дорогу изумрудами. Я тоже так думаю: мало ли какую экзотику могут придумать со скуки в сварочных НИИрыба – НИИмясо. Чернопятов отпускает меня в Котово, где мне предстоит ответственный монтаж купола и затворов.
Мы с Эммой нагружаем манюню и отбываем в благословенное Котово: там нас уже ждут. Мои матросы, кажется, немного обленились. Ничего, это пройдет.
За месяц ударной работы мы монтируем атомно-прочные купол и затворы. После бетонирования надо будет установить и обкатать их приводы.
Неожиданно получаю предписание: полностью передать участок Корзюкову, и прибыть в Ленинград. На какие арбузные места теперь меня бросит военная судьба? Звоню ДН, уточняю некоторые вопросы по передаче участка, пытаясь выяснить и этот вопрос. ДН уклоняется от разъяснений, но подтверждает, что в Котово я больше не вернусь. Делаю последнее усилие:
– Дмитрий Николаевич, здесь еще надо будет делать охранный контур «Сосна»: я мог бы выполнить эту работу…
Монтаж «Сосны» – работа для связистов, но почему бы мне ее не освоить, как раньше арматуру, – думаю себе я. Так не хочется уезжать из Котово.
– Не придумывайте, – говорит ДН. – Выполняйте распоряжение.
Мы с Эммой прощаемся с Котово. Здесь мы были счастливы… К сожалению, все в этом мире кончается. Прощаюсь со своей командой, прощаюсь со всем начальством. Вальяжного Пржеборо уже выгнали в отставку. Даже Андрющенко жмет руку и выражает сожаление. Полковник Баранов чуть ли не рыдает на моей груди… Последняя ночевка в пустой квартире. Ранним утром манюня берет курс на Ленинград, к новой жизни.
Умножение сущностей.
Первыми словами Дмитрий Николаевич ставит меня на уши:
– Нам надо срочно научиться варить алюминий и нержавеющую сталь в аргоне. Почти все стыки алюминиевых труб, сваренные газовой сваркой, не держат окислитель больше недели. У нас крупные неприятности. Вопрос на контроле заместителя министра. Завтра ожидаю от вас заявку на материалы, требующихся людей и все остальное. Для ваших работ очищена комната в подвале. Начинайте работать немедленно!
Дело серьезно, если ДН стал сторонником редкого аргона. Беда в том, что любимый начальник думает, что я сам что-нибудь понимаю в аргоновой сварке… Что же мне надо???
В технической библиотеке сгребаю всю литературу по сварке и все последние журналы. Впитываю всю информацию по аргону, крупицами разбросанную по источникам. В старых учебниках этого способа вообще нет, там для алюминия описаны только технологии с применением флюсов, против которых я должен бороться. Начинаю кое-что понимать. Несмотря на последующую очистку после сварки, часть едкого флюса остается в металле шва. Флюс продолжает свою работу – разрушает пленку окислов. А именно пленка окислов делает алюминий стойким против азотной кислоты. Она же, пленка, – не позволяет сварить металл…
Пленку окислов в сварочной дуге можно разрушить электрически – так называемым катодным распылением в среде аргона, когда на металл подается минус (катод) от источника. Но при этом начинает плавиться и разрушаться анод – вольфрамовый электрод, который по определению обязан быть неплавящимся. Найден компромисс – сварка переменным током, от обычного сварочного трансформатора, давно и широко применяемого. Однако при этой простоте сварочная дуга гаснет сто раз в секунду и частично выпрямляет переменный ток. По этим причинам возникает такая уйма проблем, что для их преодоления сварочная установка неимоверно усложняется…
Выделенная мне комната, площадью около 20 квадратных метров, имеет два узеньких окна на шоссе Революции, сквозь которые можно наблюдать фасоны обуви пешеходов. Называется комната с самого начала гордо «лаборатория». ДН дает мне карт-бланш, и сюда я отбираю лучших матросов и старшин: Зуева, Егорова, Степанова, Кащеева, Николаева. Это питерские ребята – электрики, механики, сварщики – со средним образованием, выученные в ПТУ, успевшие поработать на заводах, трудолюбивые и способные.
Спустя несколько дней комната, как черная дыра, начинает поглощать оборудование, кабели, шланги, баллоны с аргоном, огромные танковые аккумуляторы. Снабженцы стают на уши от моих заявок с неслыханными раньше материалами: вольфрам, окись тория (кстати – радиоактивная), кристаллокорундовые сопла, трубки медицинские и еще вагон и маленькая тележка. Мы собираем свою установку для сварки алюминия в аргоне.
Вообще-то такие установки, они называются УДАР-300 или 500, по заказу делает завод «Электрик», но они нам не годятся для монтажа: слишком громоздкие, многоэлементные. А главный их непреодолимый недостаток: сварка должна быть на расстоянии не более 3-х метров от установки, иначе не проходят высокочастотные импульсы, которые 100 раз в секунду поджигают гаснущую дугу. Такие же проблемы на заводе им. Жданова, где варят алюминиевые надстройки на военных кораблях. Дружу с начальником лаборатории сварки завода М. С. Кернером, невысоким, вечно озабоченным сварочными проблемами человеком. Его, как и меня, достали осцилляторы – высокочастотные генераторы для возбуждения дуги: в них постоянно пробивают высоковольтные конденсаторы колебательного контура. Добываю десяток более совершенных конденсаторов, половину отдаю Михаилу Сауловичу. Теперь он мой друг, и помогает мне горелками, соплами, вольфрамом и советами…
Наша самодельная установка начинает работать рядом с УДАРом завода «Электрик», учимся сварке на обрезках листового алюминия и труб. В комнатке теперь не только не провернуться, – не продохнуть.
Напротив, через коридор, – большая комната, заполненная до потолка всяким имуществом: рукавицами, метлами, мылом и т. п. Я с вожделением смотрю на эту комнату: хорошо бы ее заполучить.
– Ха, ха, чего захотели, – смеется отменно упитанный мичман Смирнов, хозяин этого богатства. – А шХиперское имущество куда девать?
Со вздохом признаюсь, что мне действительно некуда девать такое ценное имущество. В конце дня в нашу закопченную и забитую оборудованием комнатку приходит ДН. Уже утром мичмана и его имущество начинают куда-то перевозить. Теперь у нас просто огромное пространство под камбузом. Потолки у нас изначально невысокие, да по ним еще проходит вентиляция камбуза. Зато в нее врезаем собственную, и аэрозоли металлов, возникающие при сварке, теперь частично минуют наши легкие. На новом месте у меня появляется небольшая выгородка, где устанавливаю стол и даже «пожалованный» ДН городской телефон.
В каждой бочке меда есть своя ложка бяки. Полчища тараканов, доселе мирно живших и кормившихся под пищеблоком, приходят в необычайное волнение. Теперь они вместе с нами настойчиво учатся и овладевают новыми технологиями: раскрывая утром рабочую тетрадь, вижу сотню убегающих зверей разного калибра. Медицина снабжает нас гексахлорановой (?) дымовой шашкой размером с приличную кастрюлю. Закрываются окна-двери, шашка поджигается. Белый ядовитый дым вырывается через все щели…
Утром полчища любознательных тараканов лежат поверженными в ядовитую серую пыль. Часа через два работы нам тоже хочется туда прилечь. Атмосфера – очень специфическая. Моя шинель теперь имеет такой запашок, что в метро вокруг меня образуется свободное пространство. Чтобы слиться с массами, я побрызгал шинель одеколоном, но гуманное мероприятие только увеличивает зону отчуждения. Пришлось досрочно отправить боевую шинель в запас…
Лаборатория обрастает оборудованием. Требуется изготовлять много приспособлений, всяких мелочей для горелок, разрезать и испытывать образцы и т. п. В нашей первой комнате теперь стоит токарный и фрезерный станки и гидравлическая машина для разрыва образцов. Для контроля сварки на объектах нам нужны радиоактивные изотопы. В торце подвала оборудуется хранилище радиоактивных изотопов на 5 глубоких колодцев с тяжелыми свинцовыми крышками. Уникальные рабочие контейнеры делаем сами.
Сначала они получаются не очень надежные и совершенные. Немного позже лаборатории придется разработать другую конструкцию, изготовить штампы и детали, освоить литье свинца под давлением и закрепление кусочков вольфрама вокруг источника. Для перезарядки источников из транспортных контейнеров изготовляем перегрузочный стол, позже – с дистанционными манипуляторами. Дело в том, что для повышения чувствительности снимков мы вынуждены применять в основном короткоживущие изотопы – селен, иридий, тулий. Их поэтому надо заменять свежими через 3-4 месяца. Само собой у нас появляется автомобиль с красными лепестками в желтом круге для перевозки опасных источников.
Негде хранить наши химикаты, и для лаборатории очищается еще помещение, где до того мирно пребывали бочки с огурцами.
Для металлографических и коррозионных испытаний на 2 этаже штаба нам выделяется еще одна комната. Тем не менее – места не хватает, и лаборатория выплескивается во внутренний двор. Здесь собираются все крупные изделия, например стенд для сварки рулонов, передвижные сварочные мастерские, передвижная лаборатория с гелиевым течеискателем и мощными вакуумными насосами.
Эта лаборатория, которую мы сооружаем в фургоне на колесах, – интересное и трудное наше изделие. Гелий – самый «жидкий» газ, он может просачиваться сквозь сплошной металл, благополучно выдержавший испытание воздухом при давлении 500 атмосфер. Мы должны испытывать на гелиевую плотность многие трубопроводы и баллоны для гелия, входящие в комплекс перегрузки ТВЭЛов в реакторах субмарин. Для испытаний в этих трубопроводах надо создать космический вакуум. Это чрезвычайно сложно: приходится изучить курс вакуумной гигиены(!), ставить несколько мощных насосов, связанных полированными внутри трубопроводами. Обычный вакуум создается мгновенно большим форвакуумным насосом. Чтобы добиться требуемого высокого вакуума, включаются инжекционные насосы, которые откачивают ничтожные остатки воздуха сутками. А если в испытываемом изделии остался кусочек органики, то достичь высокого вакуума вообще не удается, и все приходится начинать сначала. Когда вакуум достигает нормы (не менее 10-4 мм рт. ст.), то труба или сосуд обдувается тоненькой струйкой гелия. Если «гелиевой» плотности нет, то атомы гелия через микротечи попадают в масс-спектрометр, который выдает сигнал. Если это сварной шов, то его исправляем, и все начинаем сначала. Если это заводское изделие, то оно бракуется. Так мы забраковали 3 из 10 больших баллонов, испытанных заводом на давление 600 атмосфер: гелий запросто проникал сквозь толстенную стальную стенку.
Инструкторы лаборатории проводят ответственную сварку на объектах, обучают сварщиков на заводах для всей части (около 40 человек в год). Мы изготовляем и ремонтируем сварочное и другое оборудование, ставим его на колеса, составляем проекты организации работ.
Уже давно лаборатории не хватает электроэнергии: постоянно горят плавкие вставки-предохранители. Увеличивать допустимый ток не разрешает главный инженер в/ч 15107, который ведает электроснабжением всего дома. Начинаю разбираться и выясняю, что величина входных вставок на весь дом тоже занижена. Говорю об этом главному инженеру соседей, подполковнику Михайлову
– Николай Петрович, нам надо разрешить вставки хотя бы 100 ампер, если вы входные поменяете на 150 или 200: разрешенная мощность это позволяет.
– Да нет, вы не понимаете: надо еще умножить амперы на cosφ (косинус фи), есть такой коэффициент, которого вы не знаете!
– А зачем же вы умножаете? Здесь надо делить! – пишу ему формулу. Николай Петрович густо краснеет: он слегка позабыл, как надо учитывать cosφ. (Позже я решал для НП и другие задачи, когда он стал целым ГИПом проектного института).
Энергию лаборатории добавили, но вскоре и этого нам стало не хватать…
В части создается целое сварочное направление. Г. Б. Каблукова назначают заместителем главного инженера, начальником сварочного направления; занимается он проектами. Я – командир группы, все люди, техника, лаборатория и сложная сварка на объектах – мои. Теперь это около 20 человек в лаборатории, 10 инструкторов и больше сотни сварщиков на объектах, 30-40 матросов в учебных группах. Начальником лаборатории назначается инженер-электрик Борис Мокров, окончивший училище Дзержинского. Мы оба сидим в подвальном отсеке, успешно сотрудничаем. В наших технических дебатах и рождается нечто, отлитое в металл. Боря при этом постигает сварку, а я – электротехнику. К нашему тандему часто примыкает Володя Волчков – главный механик.
Вера.
И создал Господь Бог женщину…
Для лаборатории изыскивается штатная должность инженера-испытателя. По умолчанию – это должность для женщины, которая должна постоянно находиться на одном месте, то есть не мотаться по командировкам, как мы. Кроме работы на испытательных приборах, она также должна уметь чертить, чтобы облекать наши гениальные замыслы в осязаемую плоть эскизов, схем и чертежей. Кроме того, у нас накапливается как снежный ком техническая и материальная документация, которую надо приводить в некую систему, обновлять и содержать.
Более-менее соответствовала этим требованиям Наташа Романова, слегка экзальтированная дамочка, жена слушателя какой-то военной Академии. Но ее муж окончил учебу, и она уехала с ним в дальнюю Тьмутаракань. Следующая за ней огромная и упитанная дева (подвальные ребята называли ее простенько – Бомбой) отлично чертила, но без всякого понятия о том, что и для чего она делает. Нам нужны были быстрые рабочие чертежи, она же стремилась выдать безукоризненный с точки зрения ГОСТов чертеж, для создания которого требовались мои подробные эскизы, после рисования которых красивая копия нужна была, как рыбе зонтик. Короче: она была простой копировщицей. Все остальные обязанности дева высокомерно игнорировала, считая их недостойными своего Чертежного Превосходительства.
Я потратил много усилий и времени, пытаясь воспитать Деву (имя ее просто не помню) в «русле требований». Поддавалась учебе она туго по причине элементарной лени и отсутствия интереса к чему-либо. Впрочем, тут я ошибался: неожиданно проявился весьма сильный интерес к этиловому спирту, который применялся в лаборатории для ускоренной сушки рентгеновских пленок и для обработки металлографических образцов. Спирт находился рядом с ее рабочим местом в нашей комнате на втором этаже, подальше от моих подвальных «морлоков», и, как недальновидно я полагал, – в полной безопасности. Несколько раз мне казалось, что дева находится в слегка возбужденном состоянии, но я легкомысленно отнес это на капризы женской психики в воинском коллективе…
Момент истины наступил в полном блеске однажды после обеда. Когда я зашел в нашу комнату, то увидел впечатляющую картину. Голова девы стонала в умывальнике под струей холодной воды, а весь пол комнаты покрыт последней закуской в полупереработанном виде… Могучий Юра Зуев в промасленной спецовке дотащил на своих плечах бездыханное тело Девы в санчасть. Туда же, и в таком же состоянии было отбуксировано тело еще одной ее подруги из бухгалтерии. Я не рискнул это сделать сам: тела Дев могли повредиться жестким погоном кителя, да и общественность меня бы осудила, приняв за собутыльника или кого-нибудь похуже… Доктор в санчасти с интересом, но спокойно созерцал двух лежащих женщин: он до сих пор в таком состоянии видел только забулдыг-матросов. Зуев чертыхался матом, очищая спецовку. И тут я вдруг с ужасом вспомнил, что часть спирта у нас была приготовлена для травления образцов и разбавлена серной кислотой и еще какими-то ядовитыми специями!
Призраки двух молодых трупов мгновенно согнали с нас благодушие, телефон 03 сразу раскалился. Через несколько минут прохожие с интересом наблюдали, как из воинской части среди бела дня бегом выносят двух пьяных в дугу «девочек» и грузят на скорую…
К счастью, девочки выжили, и вскоре явились за расчетом на собственных ножках…
Нет, брать на такую должность человека с улицы нельзя. Я бросил клич по всем знакомым, две части – наша и 15107 знали, что я ищу человека. Предложения посыпались как из рога изобилия, но все кандидатуры были женами, дочками, племянницами. Беда была в том, что они почти ничего из требуемого делать не умели.
Но вот ко мне подошел пожилой мичман Коптев из в/ч 15107. Надо сказать, что я был дружен со многими старыми мичманами этой части. Обычно это были специалисты высшего класса – электрики, связисты, прошедшие войну и службу на кораблях, и знающие себе цену. Я многому у них научился, они же с удивлением знакомились впервые с возможностями сварки в аргоне и другими нашими работами; мы всегда активно помогали друг другу.
– Николай Трофимович, хочу рекомендовать вам свою соседку Веру Пурвину. Она замужем, инженер – недавно окончила институт. Но дело не только в этом. Я знаю ее с детских лет. Она просто золотой человек: скромница, умница, трудолюбивая, вежливая, настоящая ленинградка. Вы не пожалеете, если возьмете ее…
Мичмана Коптева я уважал, и его знанию людей можно было довериться.
Так в лабораторию на должность инженера-испытателя пришла Вера Николаевна Пурвина. Как-то незаметно Верочка переключила на себя большой объем работ, причем без всякой натуги и понуканий. Она выдает нужные чертежи, сутками может кипятить образцы, освоила металлографический микроскоп и стилоскоп, спокойно тянет огромный и растущий воз документации лаборатории. Наша лаборатории приобретает человеческий вид с занавесками и комнатными растениями, исчезает грязь и окурки на полу и крепенькие словца в речах. Мы привыкаем, что к началу обеда у нас уже кипит чайник… Особенно эти качества женщины-хозяйки станут заметными в новой лаборатории, когда мы выйдем из подвала – об этом дальше.
Но дело даже не в этом. Если меня самого можно было считать мотором лаборатории, то Вера, без всякого сомнения, стала ее душой. Все мичмана и матросы приходили к ней плакаться в жилетку и делиться радостями. На «втором этаже», как кратко у нас обозначался штаб и командование, – Вера являлась полноценным представителем лаборатории, неизменно защищающей ее трудящихся и руководителя перед нападками «врагов внешних».
В армейской среде известны кучи анекдотов о всезнании жен и женщин вообще. На командном «втором этаже» большую часть составляли женщины, которые знали все наперед, как им и положено по анекдотам. Вера там была целиком и полностью «аккредитована», и ее своевременные предостережения не раз спасали меня от опрометчивых шагов. С другой стороны Вера всегда выступала защитником людей лаборатории передо мной – свирепым самодуром, способным сгоряча наломать много дров…
Челдоны, болтуны и писатели.
Лаборатория стремительно развивается. Мы учимся и учим, осваиваем все новые виды работ. Конечно, такой рост лаборатории был бы невозможен без поддержки командира – Д. Н. Чернопятова, а также его боевого главного инженера – моего друга Бориса Николаевича Лысенко. Правда, отношения с моими отцами-командирами не такие безоблачные и пушистые. Вот Дмитрий Николаевич дает мне поручение изучить некую проблему. Вникаю, изучаю. Проблема имеет множество решений, зависящих от начальных условий и предварительно принятых решений. Докладываю об этом начальству. Чернопятов злится:
– Что ты рассказываешь? Ты мне ответь просто: «да» или «нет»!
– Да не могу я так ответить, Дмитрий Николаевич! Если будут условия «А» – то «да», если условия «Б» – то «нет», а при обстоятельствах «В» – придется искать еще и третий выход!
Начинается спор, я стою на своем, доказываю, что «черно-белого» решения нет.
– Вот хохол упрямый! – совсем заводится дорогой шеф. И тут я «ляпаю»:
– Ну, пусть я хохол упрямый, но не челдон, и понимаю все, что мне говорят!
Сам не знаю, откуда я взял это слово, возможно из книг Лескова или Шишкова; до сих пор не знаю точно, кого оно обозначает. Его я употребил в значении «чурка», желая сказать всего лишь, что я не такой…
– Хорошо, пусть я – челдон, – внезапно успокаивается Дмитрий Николаевич. Я могу только извинительно прижать руку к груди, хотя следовало бы ударить кулаком себе по голове или по разболтанному языку. Дальше у нас идет спокойный разговор. Простое «черно-белое» решение «да – нет» раскрашивается целой радугой вариантов «если – то». ДН тоже учится…
Мой непосредственный начальник – главный инженер Боря Лысенко – человек упорный, энергичный, увлекающийся и энтузиаст. Он помогает «огнем и колесами», радуется как ребенок от наших успехов, но тут же неустанно ставит все новые и новые задачи, с жестко обозначенными сроками. Боря долго был начальником наших «Северов». Семьи у него не было, и он привык работать все 24 часа в сутки, удивляясь, что у его подчиненных могут быть еще какие-то заботы. Боря – толковый и опытный инженер, решительный и бескомпромиссный человек. Работать с ним – одно удовольствие. Проблемы начинаются, когда требуется сделать «шаг в сторону» от работы, например – уйти в отпуск. Все оговорено, согласованы задания, которые надо выполнить «до того». Подходит срок, но главный «раздвигает новые горизонты». Говорю ему:
– Боря, я же связан с другими людьми. Они уже свои планы тоже подогнали под мои сроки. Кто теперь я перед ними? Безответственный болтун?
Главный убеждает меня, что это совершенно необходимо сделать, потому что…
На третьем «раздвижении горизонтов» я уже зверею, и готов запустить фасонистой чернильницей в ее обладателя, но Боря, наверно, ожидает этого и, скрепя сердце, отпускает меня...
С другой стороны, – поддержка отцов-командиров была бы невозможна, если бы лаборатория не выдавала непрерывно «продукцию». Даже трудно перечислить эту продукцию, но она решала многие, непростые проблемы части, причем не только в области сварки. Решения некоторых из этих проблем показаны в моей книге и статьях. Кстати, именно благодаря ДН написаны эти статьи, а позже – книга. Он гордился нашими достижениями, и непрерывно понукал нас с Борей Мокровым: «Пишите в журналы статьи, пишите!». Писали по отдельным вопросам, статьи публиковали. Боре публикации были нужны: он готовился заняться наукой в родном училище; мне же эти статьи были просто дополнительной нагрузкой. Позже родилась идея написать книгу, которая бы частично обобщила наш опыт, и восполнила дефицит учебников по монтажу и сварке.
Расскажу о решении одной необычной проблемы. На стартах установлены алюминиевые 10 м3 емкости для перекиси водорода, продукта весьма нестабильного и взрывоопасного. После нескольких аварий, в корпуса резервуаров толщиной 16 мм потребовалось вваривать большие горловины с предохранительными клапанами, чтобы избежать резкого увеличения давления и взрыва. Такую толщину в аргоне сварить нельзя: не хватает мощности источников, нет таких мощных горелок. Электроды для сварки алюминия были только импортные, да и те только в справочниках. Разрабатываем технологию. Делаем приспособления и изготавливаем электроды в лаборатории, испытываем их, учим инструктора. Обмазка электродов чрезвычайно хрупка и гигроскопична. Приходится изготовить также специальные герметичные пеналы, облицованные изнутри пористой резиной, в которых нарочный доставляет свеженькие электроды на объект. Там место сварки нагревают два газосварщика, третий быстро заваривает шов врезки электродом, питаясь от мощного агрегата ПАС 400 постоянным током обратной полярности…
Читаю в сварочных журналах информацию о плазменной резке, которая нам нужна чрезвычайно: нержавеющую сталь и алюминий резать нечем. Один из самых продвинутых авторов – Д. Быховский из ВНИИЭСО. Договариваюсь с ним о встрече. Консультацию он дает неохотно, утаивая основное. За чертежи резака требует 500 рублей. Много хочете, товарищ: в капитализьме мы будем еще не скоро. Через неделю у меня уже «пашет» плазмотрон собственной конструкции. Вторую модель я запускаю в Североморске на нашей базе. Третья, машинная, – уже работает на заводе. Плазмотрон проще и надежней, чем у Быховского.
Возникает проблема: на объектах негде сушить электроды. Напрягаем интеллект и технику. Выдаем в металле десятка два печек, которые кроме сушки электродов, могут еще обогревать помещение, готовить пищу, быть термосом, сушить грибы. Лучшая аттестация печкам: их, в конце концов, разворовывают по домам и дачам – свои и чужие. А могли бы и сломать…
В больших количествах мы делаем для объектов электрододержатели, горелки своей конструкции – легкие и надежные, без водяного охлаждения, гораздо лучше промышленных. После каждого «дембеля» нам приходится изготовлять новые партии. Я считаю это нормальным делом: почему не подарить нашему воспитаннику на память то, что ему нравится? В конечном счете, главное, что делает наше направление – воспитывает специалистов-сварщиков и вообще – людей техники. Приходит паренек «от сохи», уходит мастером. Распрямляется духовно и физически. Только замполиты думают, что именно они воспитывают людей политзанятиями. Гнусная криминальная дедовщина возникнет гораздо позже…
Вот мне звонит из Череповца после демобилизации мой любимец, светлый паренек, Толя Яблоков. Он, техник-механик, стал первоклассным сварщиком-аргонщиком, вместе с ним мы сваривали автоматом рулоны из нержавеющей стали в Палдиски.
– Николай Трофимович, я хочу сделать для своего завода установку для сварки алюминия. Какой осциллятор мне лучше заказать?
– Ой, Толечка, тебе же нужно будет еще много всяких прибамбасов, в первую очередь – горелка!
– Горелка есть, извините – я взял вашу. Она очень хорошая!
– Что же ты, разгильдяй такой, не прихватил и осциллятор? – смеюсь я. – Он не поместился в дембельский чемодан?
Письмом посылаю Толе подробные инструкции: мы в ответе за тех, кого научили…
Еще одна «сцена у фонтана». У нас аттестуется чужой сварщик по алюминию. Ему никак не удается сварить без непровара толстые образцы. Наконец он приносит образец и заявляет, что он научился варить, и теперь все будет нормально. Вырезаем образцы для испытаний на разрыв. У меня возникают сомнения, велю своим ребятам изготовить и протравить шлиф сварного шва. Наглядно проявляется хитрость неумехи: он взял целую пластинку и с двух сторон наплавил валики швов. Подзываю пальчиком хитреца и показываю ему шлиф. Он даже не мог представить себе такого наглядного разоблачения, падает на колени, обещает обильные коньячные поставки, если я забуду об этом образце… Халтурщик безжалостно изгоняется: нельзя вешать лапшу на уши знатокам. И еще: мы дорожим своей, уже завоеванной репутацией.
Нас теперь трое!
Козыряй! (К. П. № 150)
Перечитал ранее написанное и ужаснулся: это не автобиография, а технический отчет лаборатории о проделанной работе. Хотел все изъять по Достоевскому: он считал, что главная доблесть писателя – уметь вычеркивать. Но – не могу я вычеркнуть хотя бы и косноязычные и куцые слова о весьма счастливых и насыщенных годах своей жизни. Опять же соображение: все равно никто читать не будет, а мне приятно вернуться в те молодые годы…
Упиваясь всякими техническими прибамбасами, я не рассказал, что ДН, вскоре после нашего возвращения из отпуска, пригласил меня и Эмму к себе домой на дружеский обед, где познакомил мою Эмму со своей. Там он пригласил Эмму на работу в часть инженером ПТО: видно ему понравился порядок в документации моего участка, который жена навела в Котово. Узнав уже от Эммы Павловны, что Эмма возможно беременна, он даже обрадовался:
– Вот и хорошо: уйдет в декретный отпуск, получив деньги, да и стаж будет идти, пока за малышом будет ухаживать!
Мы сразу согласились: устройство на работу решало наши некоторые проблемы. Теперь мы ездили вместе: я – на службу, жена – на работу. Работа Эмме нравилась, тем более, что шефство над ней сразу взял мой «годок» и друг Володя Зубков, человек исключительно интеллигентный. В положенный срок Эмма ушла в декретный отпуск, как работающий человек. Накручивался стаж, да и получаемые Эммой деньги были совсем не лишними…
12 апреля 1961 года в Советском Союзе работали только те, кто не мог отойти от своего рабочего места. Остальные бегали от телевизора к радио, и все вместе ликовали. Такая большая и единодушная радость была последний раз только 9 мая 1945 года. Наш Гагарин в космосе!!!
Мы, военные люди, переживали за воинское звание Юры. Сначала ведь было сообщение о полете старшего лейтенанта Гагарина, затем речь пошла уже о майоре.
13 апреля в четверг народ понемногу начал вспоминать о делах и медленно возвращаться на рабочие места. Я стоял на пороге своего подвального офиса и «жучил» инструктора группы прапорщика Матюшенко Колю за какие-то упущения. Пришел матрос из штаба и дал мне телеграмму, взглянув на которую, я смог только сделать прапору отмашку «уходи вон». Вот она:
ИЗ БРАЦЛАВА ВИННИЦКОЙ. 13 АПРЕЛЯ, 8-00. ПОЗДРАВЛЯЕМ СЫНОМ ЧУВСТВУЮТ ХОРОШО ЖДЕМ ДВАДЦАТОГО ЦЕЛУЕМ РОДИТЕЛИ
СЫН!!! У НАС СЫН!!! Конечно, я был бы рад и девочке, но жена подарила мне СЫНА!!!
Я нигде не писал, что мы с женой уже давно ждали и надеялись, что на этот раз все будет хорошо. Эмма после Нового 1961 года раздобрела, и я называл ее не иначе как «моя толстая и добрая зайчиха». Сейчас модно для родов ездить за бугор – для престижа. Но кто сталкивался с порядками в наших роддомах, готов был поехать на любые «кулички». Для нас, конечно, идеальным решением был Брацлав, куда и поехала Эмма рожать. Там родители, там опытный врач Монелис, там требуемый уход.
Телеграмма – не тайна, меня все поздравляют. «Конечно, вы назовете сына Юрой!» – такое общее мнение, Юрий Гагарин – человек №1 во всем мире. Я отвечаю, что имя малышу уже давно дано: девочке – Наташа, сыну – Сережа. Мы не хотим в именах никакой экзотики. Юра – хорошее, а теперь и прославленное имя, но наш сын будет Сережей!
Вечером по телефону узнаю подробности. Рост – 53 сантиметра, вес – 4,5 килограмма. Сведущие люди говорят, что это просто гигантский малыш. Что роды в связи с этим были непростыми, от меня скрывают: все самое трудное и опасное для матери уже позади.
На майские праздники на пару деньков прилетаю в Брацлав на первое очень «волнительное» свидание с сыном: как повлияли на него мои новоземельские развлечения?
В кроватке лежит чистенький кругленький малыш с голубыми глазами и улыбается мне! Когда я потом рассказывал об этом на работе, надо мной посмеивались:
– А закурить у тебя он не просил?
Никто не верил, но малыш действительно улыбался мне! Эмма рассказывает:
– Ты взял его ручки, сосчитал на них пальчики; затем – на ножках. Поводил рукой над лицом – реагирует, видит! Пощелкал пальцами – слышит! После отцовского «медосмотра» осторожно поднял «новобранца» и прижал к себе…
Радостная вставка из будущего. Сейчас, в конце марта 2006 года, когда я пишу эти строки, нашему сыну через полмесяца исполнится 45 лет. Он – хороший, благородный и большой малыш, наша с женой радость и надежда. Сын состоялся как человек, специалист и руководитель. К этому времени он родил дочку и сына, построил дом, и наверняка посадил не одно дерево, в том числе в нашем садоводстве. В последний раз, правда, заснято это действо камерой документально, – он яростно крушил старые кусты больной смородины по просьбе престарелых родителей…
Теперь вся жизнь в доме родителей, а в какой-то степени – и детдома, крутится вокруг одной точки: нашего малыша. Кое-какое внимание перепадает, конечно, и его маме… Малыш всем улыбается, всем нравится, сразу и охотно пошел на «ручки» к бабушке Жене. А Тамила очень долго называла его «голубоглазиком», хотя вскоре его глаза стали карими… Дед Федор Савельевич души не чает в своем первом внуке. Деду я привез подарок, который мне в связи с рождением сына подарил радиолюбитель мой матрос Костя Егоров. В корпус пластмассовой мыльницы он поместил транзисторный приемник (наша промышленность начала выпускать похожие только лет через восемь). Дед страшно гордился этим подарком: все «падали», когда в его кармане вдруг начинала играть музыка или передавали последние известия.
Расстаюсь со своей, увеличенной на главного человека, семьей ненадолго: в конце июня мне обещан отпуск. Уезжаю в Латвию, на ракетную базу в лесах. Там мне предстоит непростая работа. В июле на время отпуска меня должен подменить Боря Мокров.
Вставка – извинение. Не могу умолчать о разных железяках, даже описывая рождение своего единственного сына. О времена, о нравы!
Каникулы на Венте.
На действующей ракетной базе в лесном массиве Латвии мне предстоят большие работы: надо сварить несколько километров труб и трубочек разных диаметров из нержавеющей стали. К этой работе мы готовились: добыли у Минсредмаша трубосварочные автоматы АТВ, фаскорезы, обучили там людей, изготовили специальный центратор – основу разработанной технологии. Я уже знаю, что автоматы АТВ не очень хороши: их не смогли запустить даже на ЛМЗ – знаменитом Металлическом заводе. Тяжелый автомат в теории надевается на стык двух труб, тщательно (до 0,1 мм) отцентрированных и закрепленных. Сварочная горелка с вольфрамом вращается вокруг неподвижного стыка, проволоку в зону сварки подает другой механизм.
Автоматы капризны, сложны в настройке, работают нестабильно. Очень чувствительны к броскам и провалам напряжения в сети. Требуется программирование величины тока в зависимости от положения сварки – потолочного, вертикального или нижнего; но оно не предусмотрено. Дорабатываем технологию и приспособления, чтобы хотя частично устранить эти безобразия. На объекте разворачиваем свое хозяйство. Автомат у нас подвешен над нашим стационарным, быстрым и точным центратором. Плеть сваренных труб длиной более 100 метров вытягивается из центратора, с другой стороны подаются отдельные трубы, которыми наращивается плеть. Готовые плети выкладываются вдоль трассы.
Трубы, после снятия фасок под сварку, надо тщательно готовить. Они изнутри отполированы, но их надо еще промыть в чистейшем бензине прямой перегонки «галоша», чтобы снять консервацию, затем протирать чистой бязью. На каждую трубу мы наносим клеймами трехзначный номер; шестизначный номер каждого стыка заносится в журнал работ.
На месте из алюминиевых листов приходится сооружать непростую мойку и хитрый инжекторный пистолет: бензин такой, что может полыхнуть от любой искорки. Зато мгновенно испаряется без всяких следов. Однажды прапорщик Лукашенко простирал в бензине старый замызганный китель. Чудо! Китель стал как новый! Теперь у нас куча «енотов-полоскунов», и все спецовки стают чистенькими и нарядными.
Внутри командного сооружения все стены и агрегаты опутаны тоненькими трубками. Заварить их стык ручной сваркой почти невозможно. Зато самый маленький автомат АТВ соединяет их очень просто и быстро. Одно это окупает все наши страдания с не очень совершенными автоматами…
Однажды возле нашей площадки появляется кортеж черных машин. За генералом – начальником Главка, наглым и грубым матершинником, перешедшего к нам из охраны ГУЛАГа, – свита генералов поменьше. Мы заранее предупреждены: отвечать только на вопросы, во всех спорах с высоким начальством предусмотрено единственное возражение: «Так точно, товарищ генерал!». Мы молча и спокойно работаем, генералы удивляются красоте стыков, сваренных автоматом. Краем глаза замечаю, что главный генерал не в духе и набирает воздух в легкие для разноса. В это время другому генералу так понравился стык на трубе, что он здоровается с ним «за ручку». Раздается вопль: стык еще раскален, и генеральская ладонь превращается в волдырь с хорошо прожаренной корочкой. Кортеж мгновенно сворачивается и уезжает зализывать полученные боевые раны. Мы же остаемся без руководящего «вливания»…
С удивлением присматриваюсь к жизни офицеров ракетчиков. Они все сплошь младшие офицеры, с соответствующими окладами, хотя некоторые уже весьма в летах, как тбилисский старший лейтенант. Во всей части штатным расписанием предусмотрено только три должности старших офицеров – для командира и двух его замов. Жизнь у младших офицеров совсем не малина: неделя обычной службы, сменяется неделей боевого дежурства, когда они неотлучно находятся возле своих игрушек. Для коротких сновидений рядом с технической зоной стоит маленький домик с большим ревуном на случай боевой тревоги. Неделя «обычной» службы тоже проходит в том же лесу от отбоя до подъема: надо обучать и воспитывать вверенный Родиной личный состав. Лишь поздно вечером молодой офицер может уехать на латышский хутор, находящийся не ближе 20-30 километров. Там жена и дети «оккупанта», за приличные деньги снимают комнатку в халупе у потомков латышских стрелков. Дети уже спят. Когда их родитель уедет на службу, дети будут еще спать…
В их шкуре для меня, наверное, самой тяжелой была бы основная деятельность: все действия повторяются бесчисленное число раз, чтобы «отработать их до автоматизма».
Автоматизм – и никаких просветов. Нет уж, лучше тяжелый монтаж: не люблю быть автоматом.
Вставка из будущего. Многие из этих ребят привыкли к Латвии, к ее вежливым людям, природе. Перед «дембелем» они получат кое-какое жилье, и решат остаться здесь. Они не могут даже в кошмарном сне предвидеть, что окажутся за границей, получат титулы «оккупантов» и «неграждан», а всегда корректные и вежливые латыши полюбят свастику и начнут их вытеснять из жилья и страны… Слава Богу, что эта участь миновала наших ближайших друзей – Лапшутиков-Мещеряковых: Лева случайно успел вернуться в Россию, хотя в Риге у него уже было неплохое жилье.
Это все будет позже. Сейчас же мы куем ракетно-ядерный щит Родины, и не подозреваем о грядущих переменах…
У нас образуется еще один выходной – в среду. В этот день ракетчики возятся со своими игрушками. Техническая зона – намертво закрыта. Мы всей командой – три офицера, два десятка прапорщиков и матросов, – волей-неволей отдыхаем. Рядом протекает небольшая и чистая река Вента, там хорошо загорать, купаться и ловить рыбу. Два рыбака идут по правому и левому берегу речки, лески их спиннингов связаны, на крючке – стрекоза. Приманка сканирует поверхность воды, крупная щука или другой хищник часто ловит стрекозу с крючком, наполовину выпрыгивая в воздух. Более спокойные рыбаки дергают окуньков удочками с берега, кто-то плавает или загорает с книгой.
Проходит пару недель, и рыба совершенно перестает клевать. Главный рыбак майор Володя Васькин, бывший егерь, вдруг заявляет всему обществу:
– Не ловится рыба, потому что вы все не умеете ловить!
Успешные до того рыбаки заводятся с полуоборота: как это не умеем? Ловили же сколько! Вот покажи, сколько ты наловишь сам! Васькин продолжает в том же духе:
– Я не ловлю, только потому, что некуда складывать рыбу! Вот дайте мне подходящую тару, например – сумку от противогаза, и я вам покажу, как ловить рыбу!
В конце концов, кто-то добывает у ракетчиков желанную сумку. Заключается пари: если рыбы не будет, то Васькин посыпает голову пеплом, кается перед народом, что он болтун и хвастун, и, само собой, – делает всем офицерам и прапорам «бутыльброт».
Живописная толпа движется к речке. Впереди с противогазной сумкой на плече и с совершенно пустыми руками невозмутимо вышагивает Васькин. Толпа сзади потешается: где удочка, лески, крючки и прочие орудия лова? На берегу Володя молча срезает коротенькую палочку, из кармана достает веревочку, раздевается, на голое тело надевает ремень сумки. Зрители просто валятся от смеха: «Сумка маловата! Такой палочкой кита – не поднять! Можно уже бежать за кастрюлей для ухи? Килограмм лаврового листа – хватит?».
Васькин заходит в воду, доплывает до середины реки, где рыба никогда не ловилась, и стает на отмели – почти по плечи в воде. Затем на конец палочки привязывает веревочку с крючком, забрасывает рядом с собой, и начинает пританцовывать в воде. Ликование зрителей достигает пика, некоторые особо смешливые острить уже не могут и просто катаются по траве.
Внезапно смех замолкает: рыбак выуживает довольно крупного окушка, и демонстративно кладет его в сумку, подвешенную теперь к шее. Опять забрасывает свою снасть, опять танцует и тащит второго, третьего… Зрители застывают с открытыми ртами: как это, как это??? После наполнения сумки наполовину, наблюдатели и спорщики опять приходят в безудержное веселье но уже с другим уклоном, с другими шуточками: «Давай! Гол!!! Лови за жабры! Еще один!»
Вышедшего из воды Васькина с увесистой сумкой облепляют рыбаки с единственным вопросом: «Как это получилось?». Слегка посиневший Васькин отвечает скромно:
– Я же вам, лопухам, говорил, что вы не умеете ловить!
Секрет свой он выдал мне только в другой обстановке через пару месяцев. Он в воде не танцевал, а ногами взрывал дно. Окуни и слетались на всплывающих червячков. Все очень просто. Надо, правда, еще знать как это делать, где, и в какое время…
Когда я приехал в часть, чтобы уйти в отпуск, то не смог этого сделать: в отпуске уже находился мой зам – Боря Мокров. В оставленной записке Боря извинялся, писал, что у него «неожиданно родился сын». Я здорово удивился «неожиданности рождения»: раньше я не думал, что Галя Мокрова может делать такие чудеса. (Кстати, родившийся тогда Миша стал нашим общим любимцем и художником). Тем не менее – с отпуском пришлось притормозить на месяца полтора. В Латвию (Вайноде) после отпуска я уже не поехал: практически вся сварка там уже была сделана. Да и работы в Питере было много.
Вдруг с объекта приходит ужасное известие: дал течь полукилометровый трубопровод, сваренный «под моими знаменами» трубосварочным автоматом. ДН вопрошающе смотрит на меня: как это могло произойти в нержавеющем супертрубопроводе, где буквально «вылизана» каждая трубочка. Я просто убит, собираюсь возвращаться на объект. Через пару часов приходит телеграмма от Васькина: «Повреждение найдено зпт исправлено тчк нам претензий нет». С души сваливается камень: это не дефект сварки, а повреждение…
Позже Володя Васькин рассказал мне о случившемся. Внутренние объем и полированная поверхность трубопровода диаметром всего около 30 мм должны быть осушены до «точки росы –минус 40оС». Это значит, что только при таком морозе поверхность имеет право на «точку росы»: проще – слегка запотеть. Поэтому всю полукилометровую трубу, вместе с другими проложенную по лесной чаще, промывали и испытывали не водой, а чистейшим этиловым спиртом. Эту «скользкую» операцию проводили ракетчики, мы им только помогали.
Спирт закачивали с одной стороны трубы, принимали через полкилометра с другой. Пока переливали несколько раз «из бассейна А в бассейн Б» усушки и утруски рабочего вещества никто не замечал. Но когда трубу закрыли с одного конца и начали наращивать давление с другого, – начались вопросы к монтажникам: давление упрямо не хотело подниматься, сколько ни закачивай. Версия сжимающихся воздушных пробок была отвергнута, осталась одна – течь по сварке. Трубы были настолько идеальны, что о течи по целому металлу и речи не могло быть. Вот тогда и родилась первая телеграмма, поставившая нас «на уши». Течь нашли через несколько часов после тщательной проверки трубопровода, – буквально по миллиметру. В труднодоступном месте нержавеющая трубка с толщиной стенки 5 мм была аккуратно пропилена ножовкой. При внимательном обследовании обнаружились также следы отбора огненной жидкости. Это удивительно: наши ножовки тех времен почти не могли резать нержавеющую сталь, требовалась ножовка из стали Р9.
Течь наши ребята заварили, а ракетчики начали искать умельцев в своей семье. По их данным испарились около 50 литров спирта. Мне кажется, что сюда вошли и «накладные расходы» самих искателей, дай им Бог здоровья…
Завоевание плацдарма.
Из-за неожиданностей в области деторождения моего зама, ухожу в отпуск месяца на полтора позже. Проводим отпуск в Брацлаве вокруг маленького Сережи. Эмма хотела взять отпуск на полтора года для ухода за малышом, но ДН просит выйти на работу: у него могут быть неприятности. Очень трудно пережить счастье и благополучие коллег многим нашим «соратникам», которые спокойно бы пережили наши несчастья, а возможно – пришли бы даже на помощь…
Чтобы не подводить ДН, и не повредить малышу, берем с собой в Питер няньку – сельскую девочку. Немедленно нам стает очень тесно, и мы ностальгически вспоминаем о прежней комнате.
Мучаемся мы почти год. Затем наша соседка собралась выходить замуж. У жениха где-то на улице Чайковского есть большая квартира, и свою комнату в нашей квартире соседка будет просто оставлять. Она предлагает нам меняться комнатами с доплатой: ей все равно, что бросать.
Наш дом на Краснопутиловской строили военные для себя, поэтому он принадлежит (находится на балансе) МИС ЛенВМБ – Морской Инженерной Службы Ленинградской Военно-морской базы. Начинаю выяснять возможности обмена комнат.
Увы, обмен невозможен по формальным причинам: обмен комнат в пределах одной квартиры, тем более – неравноценных комнат, никто не делает. Мы в отчаянии от бессилия: близок локоть… Постепенно у нас рождается довольно нахальная идея из студенческого анекдота: если нельзя вместо двойки поставить тройку, то может быть можно поставить четверку, или даже – пятерку?
Владельцам современных приватизированных или купленных комнат легче: они просто могут продать свои «метры». Правда, они сначала должны официально предложить свою жилплощадь купить соседям по квартире; и только после их отказа – продать по цене не ниже заявленной. В те далекие времена все было иначе. Чтобы прописаться в другом месте, надо было выписаться с прежнего, плюс – отремонтировать и сдать (бросить) старую жилплощадь в полном порядке.
Соседка может «бросить» свою комнату только написав «отречение» в МИС ЛенВМБ. За это отречение она хочет получить с нас 15 тысяч рублей – рыночную цену нашего подержанного Москвича 401. Мы согласны заплатить эти деньги, и получить «5» вместо имеющейся в наличии «двойки». Вся беда в том, что принимает экзамен и ставит оценки нам не один экзаменатор…
Допустим: соседка передает нам свое «отречение» в обмен на наши деньги. С этой «бумагой» я иду в МИС. А там куча желающих получить хоть какую-нибудь комнату, и мне запросто дают от ворот поворот… Получение комнаты – никто не гарантирует. Рисковать или нет – наша проблема.
Провожу консультации сначала с Шапиро. Александр Михайлович загорается. Если маневр получится, тогда он добивается, что УМР выделяет нашему третьему соседу Уткину большую комнату или однокомнатную квартиру, а нам – отдает свою двухкомнатную. В крайнем случае – отдает Уткину комнату тестя и съезжается с ним: все равно тесть и теща живут у них. Шапиро тогда возвращается в свою старую любимую трехкомнатную квартиру уже полным хозяином, без всяких соседей.
Готов поддержать меня Дмитрий Николаевич: у него уменьшается очередь офицеров на улучшение жилищных условий. Он подписывает официальное ходатайство в УМР, в котором заслуги и орден инженер-капитана Мельниченко Н. Т. преувеличены до небес и обоснованы притязания на дополнительную жилплощадь для прописанных трех человек тем, что жена беременна, и что надо забрать к себе мать-пенсионерку. ДН советует мне обратиться в УМР к замполиту И. А. Кривошееву, который ведает распределением жилплощади.
Иван Абрамович Кривошеев, замполит УМР, капитан 1 ранга – личность колоритная. «Партийная кличка» у него – «ОшЕчка»: он – рыжий, немного шепелявит, заядлый охотник, а у этих ребят часто бывают осечки. Ивану Абрамовичу я все рассказываю как на духу, в том числе все дальнейшие планы, связанные с Шапиро. ИА мои планы принимает благосклонно: у него огромная очередь офицеров и прапоров на жилье и мои самостоятельные потуги ему нравятся. Он задумчиво изрекает:
– Эти зас…цы из МИСа комнату так просто не отдадут... Ну, ничего: мы им напишем гарантию компенсации в будущем нашем доме. Они там все равно вырвут свою долю, даже без всяких гарантий. Действуй!
Окрыленный – действую. Соседка пишет отречение. Обмен деньги – бумага происходит точно так, как передача подписанных договоров у дипломатов: из рук в руки, с последующим пожатием таковых. Иду в УМР, чтобы забрать и отнести в МИС «отношение», в котором просьба оформить на меня комнату подкреплена гарантией возврата МИСу другой в строящемся доме.
Кривошеев сразу наносит нокаутирующий удар. Он холодно рассматривает меня, как внезапно появившегося внебрачного сына, потребовавшего отцовского наследства.
– Ничего не полушится, Мельниченко. Обшшественность возражает…
Сбылись кошмарные сны: у меня в руках бумажный фантик, за который я выложил большие деньги. Но не жалко денег: рухнула надежда на лучшую жизнь для моих малышей…
После некоторого ступора беру себя в руки и вяло интересуюсь, какая именно личность олицетворяет собой суровый голос широкой общественности. На удивление охотно Иван Абрамович называет эту личность: секретарь парткома УМР Пономарев. Эту личность я знаю. Это отставной подполковник, бывший замполит старой «десятки», зануда с мертвыми закисшими глазами. Он терроризировал еще Кащеева, когда тот был командиром «десятки», дожимая его последними постановлениями Партии и Правительства. Пономарева «вычистили» при реорганизации части. Всплыл он в УМР на совершенно бесполезной, ни за что не отвечающей должности секретаря парткома, сохранив при этом все вельможные замашки крупного партийного бонзы. Такую «обшшественность» мне в одиночку не одолеть. За помощью я обращаюсь к Шапиро: рушатся ведь и его планы. Александр Михайлович уже в курсе дела:
– Не впутывайте меня в свои аферы! – почти верещит он, совершенно забыв о своем несокрушимом юморе. Сильна у нас «обшшественность»: и этот товарищ «облослался», как говаривал один мой маленький знакомый…
Делаю последнюю, почти безнадежную, попытку: иду сам к Пономареву.
– Иван Григорьевич, я пришел к вам по жилищному вопросу. В нашей квартире освобождается комната. Она будет просто оставлена; никаким образом к УМР она не попадет. Я могу решить свой жилищный вопрос для пяти человек семьи, купив эту комнату за свои кровные. При этом я ничего не прошу у командования. Мне сказали, что вы возражаете. Почему? У вас что-то есть против меня?
Пономарев не выдерживает прямого взгляда и прямых вопросов и отводит глаза:
– Да, нет… Собственно у меня возражений нет…
– Пожалуйста, скажите об этом Ивану Абрамовичу, – я чуть ли не за ручку веду Пономарева в соседний кабинет: промедление – смерти подобно.
– Я думаю, что мы можем разрешить капитану Мельниченко… Тем более – передовой офицер, орден получил… – выдавливает из себя Пономарев.
– Конечно, конечно, если вы не возражаете. Как там, Иван Григорьевич, у нас обстановка на…, – Кривошеев умный мужик: он переводит разговор на другие рельсы, закрывая тем самым предыдущую тему, как безусловно решенную.
Спустя неделю исходные бумаги обретают на верхних полях много косых разрешительных надписей важных чинов. В отделе МИСа, расположенном недалеко от Мариинки, получаю невзрачную бумажку с печатью, которая называется Ордер!!! На радостях я покупаю несколько коробок самых дорогих конфет и отдаю их женщинам в отдел. Они рады чрезвычайно: о грядущих денежных «откатах» в % от стоимости приобретенного, – еще ничего не известно.
Мы с восторгом «расширяемся» в свою старую комнату, из которой нас выкуривала Розочка пять лет назад. Для начала мы делаем там ремонт и сдираем густо-синие обои, наклеенные нами же без всякого понятия еще в 1957 году. Вообще-то ремонт должна делать уезжающая сторона, но мы не мелочимся, да и хочется сделать все нормально…
Само собой: в лице соседей мы получаем злейших и подлых врагов, о яростных стычках с которыми не хочется и вспоминать.
Несколько лет мы пытаемся обменять свои метры на отдельную квартиру: пишем объявления, договариваемся с маклерами. Последний из них пытался нас «кинуть» на 400 рублей, – я уже рассказывал об этой «операции». Однажды нам предложили обмен на отдельную четырехкомнатную (!) квартиру. Тогда мы впервые подробно изучили «хрущебу», и поняли все прелести жизни в ней. Главная 16-метровая комната состояла из стеклянного угла кухни, окна и нескольких дверей, даже стул там приткнуть было негде. Остальные комнаты – узенькие пеналы-одиночки. Чтобы в прихожей завязать шнурки на ботинках, «корму» надо было выставить на лестничную клетку. О совмещенных удобствах и говорить не приходится, настолько они «совмещены». (Анекдот того времени: на конкурсе мебели для хрущевок победил ночной горшок ручкой внутрь). И все это великолепие эффективно продувается семью ветрами через щели в тоненьких панелях, а морозу даже щели не нужны. Если добавить еще «мелочь» – радиоактивную щебенку в панелях, то все средневековые разновидности казни для вдохновителей, авторов и строителей «народного жилья» не будут казаться чрезмерно суровыми…
Через несколько лет Уткины получат квартиру, а в их комнату въедет с матерью Пантелеева Клара Александровна. Наша коммуналка сразу превращается в нормальное жилье с человеческими отношениями. Одинокая и больная Клара Александровна до сего времени часто звонит нам, помнит все наши даты…
И все-таки, – эти годы на Краснопутиловской издали видятся счастливыми, как все молодые годы. Да и объективно: мы жили в приличных условиях по сравнению со многими. И еще: наш сын занимался музыкой на новеньком пианино с любимой учительницей Раисой Ивановной. Потом, правда, Раечка вышла замуж и уехала. Ее же родную сестру Сережа не принял, и музыка «сошла на нет», оставив все же ощутимый след в образовании Сережи. Гораздо важнее был перевод сына в 397-ю школу, где была любимая учительница английского. Сын свободно владеет английским, что значительно определило его карьеру. Даже старина Маркс понимал, как важно знание die Fremdsprache im Kampf des Lebens…
Чтобы кончить тему «жилплощадь», очень непростую, дойду пунктиром до настоящего времени: нет сил, времени и желания ворошить эту сторону прошлого. Покинем мы Краснопутиловскую только в 1976 году, прожив там 20 лет после первого вселения. Мы стали жителями вновь построенного дома-вставки на Черной речке, расположенного в нескольких сотнях метров от места дуэли Пушкина…
После всех перетрясок и переселений со сватами и невесткой, когда мы с Эммой были фиктивными жителями комнаты на Васильевском острове, Сережа с семьей получил квартиру на Вавиловых, а мы с женой и двумя матерями остались на Черной речке. Обе мамы ушли, и сейчас мы вдвоем доживаем дни в неплохой трехкомнатной квартире. Проклятие первого этажа стало нашим преимуществом: сюда мы можем еще подняться…
Вставка из далекого будущего – привязка к быстротекущему времени. Сейчас – ноябрь 2006 года. Неудобства первого этажа все же дают о себе знать. В июле подвал нашего дома наполнился горячей водой и пребывал в таком состоянии пару недель. Вернулись мы с дачи в середине октября. Стены отсырели, пол под недавно настеленным красивым линолеумом провалился… Боремся с проклятыми работниками теперь уже капиталистического Жилкомсервиса: пишу письма, чтобы хотя осушили и санировали подвал. О бесплатном ремонте квартиры речи и быть не может: мы собственники, владельцы этой недвижимости…
